Главное, не платить купюрами. Всегда плати монетами, с монетами всё просто. Чешские кроны сделаны так, что можно разобраться даже в слепую. Простите за оксюморон.

Одна крона и десять крон обе ребристы по срезу. Но десятка намного больше. Ещё она отличается по цвету, но это не важно. Пятерка и пятьдесят гладкие. Пятьдесят – побольше. Самая большая монета. Двадцать – тоже большая. Но угловатая. Сточенная каждые полсантиметра.

С купюрами не разобраться никак. Не плати купюрами.

Людомира забрала у меня с ладони монеты, которые я всё равно не смогла подсчитать, и налила мне чаю.

Людомира знает русский. Русский она учит с учителем и по аудио урокам. Я учила все свои языки с учебниками, много писала и читала, потому что зрительная память у меня работает на ура. У Людомиры всё по-другому. Её жизнь – это как моя, но вывернутая наизнанку через глазные проёмы.

Почему-то я часто попадаю в центры для слепых. Я была в центре в Москве, где в темноте мы сидели в ресторане и ели, тыкая вилкой мимо рта. Я была в центре в Стамбуле, где в темноте нужно было сесть на кораблик под крики чаек и переплыть через Босфор. И, наконец, попала на «Невидимую выставку» в Праге.

Здесь всё по-домашнему. Из коридора переходишь в комнату, спотыкаешься об кресло, идёшь на кухню, где сразу засовываешь пальцы в миксер и проводишь ладонью по плите. В ванной роняешь все тюбики и падаешь в пластиковую душевую кабину. Тебе неудобно, слишком тесно и пусто одновременно, но ты знаешь, что рано или поздно ты с этим справишься.

Но когда Людомира «открывает дверь», заполняя пространство записанным на плёнку звуком улицы с машинами и трамваями, и говорит – «а теперь мы выйдем на улицу» – всё во мне сопротивляется. Я не хочу на улицу. Я хочу остаться «дома», среди полок с закругленными углами и знакомо пахнущими журналами на низком столике («никогда не наклоняйся к вещам. Спускайся, садись на корточки, так безопаснее»). Улица кажется непреодолимым препятствием. Даже если это часть экскурсии внутри огромной чёрной комнаты.

Я замираю на пороге, об который через секунду споткнусь. Из ниоткуда появляется рука, безошибочно ловит меня за предплечье и мягко толкает вперёд. Людомира ниже меня. Её высокий голос звучит на уровне моего плеча. Мне не очень нравится её тембр, но у неё нежная кожа рук и мягкие волосы, как я узнала, случайно врезавшись в её спину. Я невольно начинаю гадать, какая она.

В том ресторане в темноте, ещё в Москве, я трогала лицо моей мамы. Как определить на ощупь красоту? Кожа мамы была шелковистой, форма головы приятно округлой. «Ты очень красивая», – призналась я черноте напротив себя. Мама потрогала меня в ответ и решила, что я в темноте не очень. Я не могла так откровенно потрогать лицо Людомиры. Может быть, взять её за локоть? Говорят, Рей Чарльз именно так определял хороша девушка или нет, и всегда уходил с вечеринки с самой красивой девушкой вечера. Но где у Людомиры локоть? Я наугад потрогала пустоту вокруг себя и решила не рисковать.

Через час у меня заболела голова. Мозг явно не понимал, почему у него отобрали основной инструмент оценивания мира и, не предупредив, швырнули в глубину колодца. Перед глазами плыли круги и белесые разводы. Я перестала думать о Людомире. Я устала. Я хотела лечь, свернуться клубочком и проснуться с рассветом, который заполняет комнату. Я хотела точно знать, что меня окружает. Я хотела точно знать, как выглядят люди рядом со мной, пусть я и не умею читать по лицам, а первое впечатление у меня упорно хромает.

По другим слепым лабиринтам я знала, что бар – это последняя «остановка». Я тяжело облокотилась о стойку. Мозг решил, что симуляция слепоты – прекрасный повод вспомнить скрываемые от всех страхи. Что садящееся зрение в какой-то момент приведёт именно к этой темени Что обещанную самой себе гимнастику для глаз я делала два раза в автобусе и то от скуки. Что я вроде много знаю о приспособлениях для жизни слабовидящих, но это не значит, что я хоть где-то стала посредником между нашими «мирами».

За стойкой я сидела в классической позе грустного клиента, который будет всю ночь пить виски и тосковать. Я подпёрла кулаком щёку, так, что было больно скуле. Я знала, что меня точно никто не видит, и поэтому даже не пыталась сесть ровнее.

От прикосновения Людомиры я вздрогнула всем телом. Забирая у меня чай, она обхватила ладонью мой локоть. Буквально на несколько секунд.

‍